На месте бывшей «стройки коммунизма», погубившей массу людей, отравленная земля
Процветали только «уполномоченные»
В июне 1945 года Верховный совет СССР принял закон о демобилизации первой очереди военнослужащих тринадцати старших возрастов. Осенью уволили ещё десять. На родину потянулись демобилизованные, многие из которых успели увидеть уровень жизни в Европе. Тем сильнее оказался шок от забытых реалий родных мест. Конечно, находясь на фронте, бойцы и командиры Красной армии знали, что в тылу живут не сладко. Не зря же органы цензуры вымарывали в письмах тексты о тяготах и лишениях. Но, что дело обстоит так скверно, защитники отечества даже не догадывались.
Как подсчитали историки, мобилизация мужчин в армию к концу войны обескровила села Башкирии. Плюс Трудармия и рабочие колонны, направленные в другие регионы. Да ещё высокая смертность от голода, болезней и непосильного труда. Поэтому многие местности республики после войны буквально обезлюдели. Кроме того, в 1946 году на СССР обрушилась засуха. Башкирию она задела мало, но из неё стали выколачивать последние продукты и сырье.
В «Красной Башкирии» того времени можно найти немало публикаций, обличающих в «отсталых настроениях» председателей колхозов, которые выдавали зерновые авансы своим колхозникам, чтобы хватило сил работать на уборочной. За это руководителей сельхозпредприятий снимали с должности, исключали из партии, бросали за решетку.
Удивительно как деревенские жители республики пережили тот послевоенный голодомор. Ещё более странно, что такую мрачную страницу истории Башкирии обошел стороной в своих мемуарах Зия Нуриев, перескакивая в книге из февраля 1946-го сразу в весну 1948-го. А ведь он занимал пост заведующего сельхозотделом обкома партии, прекрасно знал происходящее на селе, и несет свою долю ответственности за голод и смерти в Башкирии.
Правда, существовала категория чиновников, контингент которых неимоверно разросся во время войны – всякого рода «уполномоченные», занимавшиеся тем, что выколачивали из колхозов и колхозников сельхозпродукты и заставляли выполнять разные повинности. Они и после войны чувствовали себя хозяевами жизни, а закон им был не писан. Не гнушались пользоваться так называемым «ферганским методом», придуманным в Средней Азии, где уполномоченные плетками сгоняли стар и млад на «добровольные» работы, оружием взыскивали подати и палками заставляли проявлять «трудовой энтузиазм».
Радостные и упитанные колхозники после войны были только на постановочных фото и в газетных рисунках. «Красная Башкирия» от 22 августа 1947 года
Жили уполномоченные на широкую ногу, щеголяли в кожаных плащах и хромовых сапогах, а зимой в бурках, ходили с портфелями. Снабжали их по отдельной линии. Даже в «Красной Башкирии» можно найти упоминания о пьянстве, разгуле и злоупотреблениях этой «публики» - незаслуженно забытая страница прошлого нашей республики, которая ещё ждет своего освещения историками и писателями.
Поэтому демобилизованные воины старались не возвращаться в родные села. В городах было все же полегче, давали карточки и платили зарплату работающим.
Правда, в городах с работой было сложно, а их жителей из-за нехватки колхозников стали мобилизовывать на стройки четвертой «сталинской» пятилетки. Каждому из городов республики Башкирский обком ВКП (б) спускал разнарядки на рабочую силу для строящихся объектов, где в неограниченном количестве требовались землекопы и чернорабочие. Читая документы, хранящиеся в Национальном архиве республики, поражаешься, как люди выживали на этих стройках: нищенская зарплата за тяжелый труд, скотские условия проживания и такое же отношение начальства, полуголодная кормежка и отсутствие медицинской помощи. Поэтому на подобных объектах трудилось немало заключенных и осужденных на исправительно-трудовые работы. Кроме того, всеми правдами и неправдами «строить коммунизм» заманивали вернувшихся из армии красноармейцев и обычных граждан. Но стоило только доверчивому гражданину туда попасть, как он почти гарантированно становился мобилизованным.
«На новостройки коммунизма», картина художника-соцреалиста Сергея Ласточкина
«Кулацкое отродье»
- В 1945 году меня комиссовали из госпиталя, где я лежал несколько месяцев после тяжелого ранения в ногу, - вспоминал бывший бирянин и военный шофер Александр Лобов. – Хотели ногу ампутировать, но всё же, мне удалось выкарабкаться. Инвалидность по ранению не дали: «Ерунда, царапина».
С костылем приехал к матери в Бирск. Долго долечивался, и сразу после окончания курса лечения повезло устроиться водителем в местную автороту. А потом парня вызвали в райисполком и предложили завербоваться на строительство черниковского химзавода – будущего объединения «Химпром». По обкомовской разнарядке за поставку рабсилы на этот объект отвечали бирские власти. Александр отказался, поскольку успел наслушаться разговоров о черниковской «каторге», а во-вторых нужно было помогать матери, тянувшей младших брата и сестру, а отец пропал без вести в Белоруссии в 1944-м. Но строптивого «водилу» приказом по предприятию все-таки откомандировали на месяц в Черниковск.
- Поедешь без машины, там дадут другую, - пообещал хитрый начальник.
А на месте опытного шофера вдруг определили землекопом. Попытки объяснить, что из-за ранения он не сможет копать, пресекли: «Тогда дадим лом, будешь опираться на здоровую ногу и ворочать».
Александр держался, как мог, хотя нога болела всё сильней. Наконец, подошли к концу тридцать дней, и наш герой направился в контору, чтобы отметить командировочное удостоверение и уехать домой. Но не тут-то было…
- Ты мобилизован до особого распоряжения, - осадил химзаводовский бугор. – Иди работать, лодырь.
- Я понял, что если здесь останусь землекопом, то лишусь ноги, - вспоминал свои мытарства ветеран. - Для начальства мы были расходным материалом. Подумаешь, один упадет в траншее, другой надорвется, поднимая тяжести, а третий не сможет встать утром с нар. Пригонят других. С нами не церемонились, а оскорбления, в том числе не цензурные, были нормой речи руководителей всех уровней.
И руки распускали регулярно. В «прорабках» начальников имелись съемные дверные ручки, а дверь открывалась вовнутрь. Это делалось для того, чтобы во время «воспитания» провинившегося рабочего кулаками, тот не мог выскочить из помещения. Подобную зуботычину начальство издевательски тоже называло «ферганским методом».
Собрав нехитрые пожитки, Александр доковылял до Белой и на какой-то барже добрался до Бирска, где беглеца уже ждал участковый. Но фронтовик Лобов направился не домой к матери на площадь Матросова, 2, а к врачу, который его немедленно госпитализировал. Милиция пришла в больницу на третий день, но всё оказалось по закону. Показания к срочной госпитализации были налицо и бирская прописка у больного тоже имелась.
Пролетел месяц в стационаре, потом ещё один амбулаторного лечения. Когда Александр закрыв больничный лист, пришел в автороту, начальство снова потребовало отправиться на стройку, но тут нашла коса на камень. Уволиться не дали – продолжал действовать указ о запрете самовольного увольнения рабочих и служащих от 1940 года.
Завели дело, последовал скорый суд, давший шесть месяцев исправительно-трудовых работ на том же самом химзаводе с удержанием 25 процентов заработка. Потом уже наш герой понял, что легко отделался, поскольку мог быть осужден к реальному лишению свободы и строил бы будущий «Химпром» как обычный зек, каких там было немало - и мужчин, и женщин.
На стройке «подфартило» ещё раз – срочно понадобился шофер на полуторку. Так нога и уцелела.
- Жили мы в фанерном засыпном бараке, с земляным полом - вспоминал Александр Николаевич. – Ни умывальников, ни постельного белья. Здесь же стирали и сушили одежду. Крысы бегали по бараку, как у себя дома. Спали на сплошных двухъярусных нарах.
У «вольных» положение было ненамного лучше. Разве, что старые матрацы им давали и какое-то подобие подушек. Кормили баландой в одной и той же столовой. Из «удобств» запомнил «вошебойки», сделанные из бочек.
Удивляло навязчивое стремление химпромовского руководства унижать осужденных на «исправработы». Раз в десять дней до начала смены - в 7 утра была баня и «почему-то» с разных сторон в моечное помещение стали одновременно запускать мужчин и женщин.
- Но люди, в основном, оказались с достоинством, размещались по разным сторонам помещения и не смотрели друг на друга, - вспоминал ветеран. – После коллективной жалобы в «Правду», которую удалось оперативно переправить в Москву через «вольных», издевательства прекратились.
Зимой мерзли, поскольку топлива для железных печек не хватало. Водителям приходилось «левачить» за дрова, остальные рабочие по мере возможности воровали дерево или уголь на стройке, что было уголовно наказуемым. Над этими «расхитителями социалистической собственности» несколько раз устраивали показательные судебные процессы.
Лобов тоже как-то попался, когда его отправили в родной бирский район за свекольной ботвой для столовой. На обратном пути у села Баженово шофера слезно упросила подвезти до бирской больницы беременная женщина-марийка в национальном костюме.
- Я ей объяснил, что на мосту через Бирь стоит инспектор, который оставит меня без прав, - вспоминал ветеран. – Но она уже почти рожала. На мосту, разумеется, остановили и отобрали права. Инспектор никакие доводы не слушал, да ещё пригрозил, что когда я вернусь в город, то непременно сяду в тюрьму «как кулацкое отродье».
Бирск - город маленький и все всех знали. Страж порядка был в курсе того, что отца в шофера осудили как «врага народа» в 1937 году по 58-й статье.
В водительской карточке Александра Николаевича появилась запись «Лишен водительских прав на шесть месяцев за перевозку пассажира» и он отработал этот срок автослесарем. Правда, беременную «лишенец» все же успел тогда довезти до больницы, и женщина начала рожать прямо в приемном покое.
Несколько лет вместо шести месяцев «отбыл» в различном статусе на будущем «Химпроме» Александр Николаевич и у него на всю жизнь сохранились личные счеты с «главным отравителем» Уфы. Уже в 1950-е сумел получить в столице республики постоянную прописку, долго работал в «Спецавтохозяйстве по уборке города», где получил много грамот, благодарностей и поощрений от городских властей и администрации предприятия. Начиная с ноября 1987-го он, уже инвалид Великой Отечественной войны, ходил с палочкой на все экологические митинги в городе, стоял в «живой цепи» весной 1990-го.
Иногда ездил на Лопатинское кладбище в Черниковке, где хоронили строителей Химпрома, умерших от непосильного труда и бескормицы. А в 1960-е на месте этих могил появились другие. Так уничтожалась память о загубленных судьбах.
Отца нашего героя - Николая Степановича, ушедшего добровольцем из лагеря на фронт, посмертно реабилитировали в 1958 году, о чем есть запись в «Книге памяти жертв политических репрессий Республики Башкортостан».
Инвалид Великой Отечественной войны Александр Лобов в 1988 году
«Умереть успею»
Александр Самойлов с весны 1942 года трудился бакенщиком на Белой в том же самом Бирске. В любую погоду зажигал огни на бакенах, измерял фарватер и при необходимости перемещал обстановку. Работа ответственная, за посадку на мель или пробоину судна по вине бакенщика «светил» суд.
Правда, карточки рабочие первой категории. Но и работа сезонная - до ноября. Потом зарплату не платили, а вместо рабочих карточек выдавали иждивенческие. Небольшой склад, который он охранял зимой, после войны закрыли, и за месяц до окончания навигации 1946 года, райисполком предложил завербоваться на строительство того же самого черниковского химзавода. Повестку из РИКа принес председатель уличного комитета, и он же доставил Самойлова к указанному времени. Про эту стройку в Бирске рассказывали страшные вещи, а отправляемых туда людей чуть ли не оплакивали как покойников.
Александра Михайловича не взяли в армию во время войны, поскольку после контузии и ранения, полученного ещё в «первую германскую», он не годился для службы даже в обозе. Но успел поработать в лютые морозы и метели на строительстве НПЗ в Орске в «Трудармии» зимой 1941-1942 года, где заболел пневмонией и чуть не отдал Богу душу. Поэтому отказался: «Умереть успею».
- Смотри, как бы боком тебе это вышло, - пригрозил исполкомовский чинуша.
О том, что в стране начинается голод, граждане чувствовали на себе. Появились новые поборы от государства, выросли цены на рынке и поднялись пайковые, перенесли на следующий год отмену карточек и даже отменили обещанные рейсы пароходов от Уфы до Москвы – чтобы голодающие не ринулись в первопрестольную. Смерть от дистрофии стала обыденностью, снова возникло людоедства, выросла преступность, а «Красная Башкирия» писала о счастливой и зажиточной жизни трудящихся советской Башкирии. При этом в городах республики и их окрестностях не осталось даже крапивы и прочих съедобных трав, а к концу сентября собрали все желуди.
Александр Самойлов в 1945 году
Семье бакенщика из трех человек нужно было пережить зиму до следующей навигации и не протянуть ноги. Из всей семьи к концу осени 1946 года работу имела только дочь Надежда, трудившаяся машинисткой за мизерный оклад и карточки служащего.
Но Александр Самойлов был из числа тех русских мужиков, которые даже в самых сложных ситуациях не опускают руки. Дать шанс не умереть от голода могла река Белая. Александр Михайлович хоть и работал на воде, никогда не занимался браконьерством и гонял тех, кто пробовал ставить сети на его участке. А ведь в то время на реке орудовала самая настоящая банда из числа работников Бельского речного пароходства, которая вместо углубления фарватера, производила взрывы казенной взрывчатки в омутах, добывая рыбу для засолки и последующей продажи в пивнушках и рюмочных Уфы.
Тот, кто думает, что тогда были порядок и законность, глубоко заблуждается. При тоталитарных режимах справедливости не бывает. Браконьеры действовали под очень серьезной «крышей», использовали казенный пароходик, и даже милиция долгое время не могли с ними ничего поделать. А вот если бы Самойлов стал удить рыбу на служебной лодке, то его бы непременно привлекли к ответственности за использование государственного имущества в личных целях.
Поэтому у бакенщика была своя небольшая посудина, за которую он, кстати, платил налог в 15 рублей. На ней и решил добыть острогой сома, которого приглядел в одной неприметной заводи. До 1958 года это был разрешенный способ ловли.
В семье Александра Михайловича из поколения в поколение передается рассказ о том, как глухой октябрьской ночью с костерком из ольхи на железной решетке, расположенной на носу лодки, тот сумел одним ударом поразить огромную рыбу. Не отличаясь большой силой, бакенщик на шестом десятке лет оставался ловким и сноровистыми и, к тому же, заточил острогу как бритву. Правда, сом чуть не выбросил Александра в ледяную воду.
В утренних сумерках бакенщик подгреб к пассажирскому пароходу «Советский полярник», стоявшему у пристани. На веревке притащил свою добычу.
Тот самый пароход «Советский полярник». Фото Александра Желтикова
Продавать сома на рынке было опасно, поскольку его могла отобрать милиция, якобы, для проверки законности улова. Договорился с буфетчиком, и тот отсчитал полторы тысячи – четырехмесячная зарплата бакенщика!
- Больше двух пудов сом оказался, - вспоминал потом Александр. – В то время даже для пассажиров 1-го и 2-го классов продуктов не хватало, а для третьего класса в продаже на пароходах имелась только водка, пиво, сырые яйца и слипшаяся карамель, которую рубили топором. А тут такая огромная свежая рыбина! И буфетчик не остался внакладе, «подняв» вдвое-втрое больше уплаченного мне.
Когда на Белой появился первый прозрачный лед, несколько раз добывал рыбу старинным способом, применяя чекмарь. Опасное занятие, поскольку тонкий лед трещал и прогибался под ногами, и как-то Александр провалился по пояс. Легкими рыбацкие деньги назвать было никак нельзя.
Но кто-то донес председателю уличного комитета об удачливом рыболове и тот потребовал от Самойлова половину улова, угрожая написать на него заявление, как на «рвача» и «не трудовой элемент», за что светила статья. Александр Михайлович отказал, но рыбалку пришлось прекратить, а снасти спрятать. В отместку председатель несколько раз вламывался по ночам для проверки паспортного режима. Было у председателей уличных комитетов тогда такое право, и штрафовать они могли на 100 рублей хозяев за нахождение ночью не прописанного в жилище человека. При повторном нарушении следовало уголовное наказание. И в каждый свой визит председатель вспоминал отказ бакенщика ехать на строительство черниковского химзавода.
А как-то вместе с пьяными дружками шарил в поисках спиртного. Ничего не найдя, пообещал «подвести под статью»: «Твердым заданием, как до войны не отделаешься, кулак».
Стало ясно, что добром дело не кончится и дочь Надежда, та самая легендарная швея военного времени, о которой писало наше издание, набралась смелости и обратилась к зампрокурору города, которая поставила вымогателя на место, а потом добилась его снятия. Водились, оказывается, за этим уличным «держимордой» и другие грехи.
К сожалению, ни имени, ни фамилии заступницы не сохранились в памяти потомков Надежды Самойловой. Осталась только фотография девушки с двумя сотрудницами Бирской прокуратуры, одна из которых и помогла в трудную минуту. И в том время в «органах» служило немало честных и порядочных людей.
Кто-то из этих сотрудниц бирской прокуратуры защитил семью Самойловых от уличного «держиморды» зимой 1946-1947 годов. 20-летняя Надежда Самойлова справа
Семье удалось пережить голодную зиму 1946-1947 годов, а Александру Михайловичу потом повезло устроиться в «Утильсырье», в котором он трудился ещё до войны и проработать там до самой смерти в 1959-м.
Так причудливо переплелись в послевоенные годы судьбы разных людей и, ставшего потом, печально известным «Химпромом». Теперь на месте бывшей «стройки коммунизма» руины, отравленная диоксинами земля, и ворота, ведущие в никуда, ставшие невольным памятником бесчеловечной системы.