«Мстители», «Белый ворон» и «Папа, сдохни» приготовили сюрпризы для уфимских киноманов
Гладиаторы из хрущевки
Кризис традиционных семейных ценностей и, как следствие, переосмысление института семьи в целом зафиксированы в основном конкурсе Каннского фестиваля последних лет. В массовое кино эти размышления пробиваются все более частыми мотивами дисфункциональной семьи. При этом не только в виде тягучей драмы, как, скажем, «Нелюбовь» Звягинцева, но и даже в формате кинокомикса, как недавно вышедший на «Нетфликсе» сериал «Академия «Амбрелла». Победитель кинофестиваля «Окно в Европу» комедийный замес Кирилла Соколова «Папа, сдохни» тоже говорит на эту тему – в стилистике Квентина Тарантино.
Сюжет прост как две копейки: молодой человек (Александр Кузнецов) по просьбе своей девушки (Евгения Крегжде) пытается убить ее отца-опера (Виталий Хаев). К кровавой дискуссии подключаются мама девушки и коллега отца, в итоге достается всем по самое некуда. Лихость мочилова, которое практически не выходит за пределы обычной квартиры, и крепко сбитые диалоги позволяют не слишком уж обращать внимание на некоторые сценарные прорехи. Тем более если учесть, что «Папа, сдохни» - дебютный полнометражный фильм.
Кровь в фильме хлещет будь здоров, внутренности жертв смачно шмякаются на пол, так что в какой-то момент развеселого угара возникает вопрос смысловой наполненности этой диковатой картинки. Парадокс в том, что мордобойная ария при участии молотка и дрели не так уж далеко ушла от реальных взаимоотношений в стереотипной российской семье, где все друг друга по привычке ненавидят. Чего уж там, в новостных сводках порой «бытовуха» пожестче бывает, разве что криминальная хроника не радует такими красочными подробностями. А если поглубже провалиться в эти самые новости, то история про то, как члены семьи режут и стреляют друг друга, потому что больше уже нет сил терпеть, приобретает масштаб межгосударственный. От этой перспективы, ловко завернутой в «боевичок», становится по-настоящему не по себе. Но и оторваться – сложно.
Конец прекрасной эпохи
Еще лет 20 назад казалось, что эпоха супергероев в плащах прошла, но 11 сентября и растущая волна терроризма показала несостоятельность целого ряда киногероев – полицейских и уволенных военных, от которых в 90-е было некуда деться. Массовая культура нашла новых защитников в полузабытых персонажах комиксов. «Марвелу» понадобилось 10 лет, чтобы сделать из гиковской субкультуры настоящий культ, под влиянием которого оказалась огромная аудитория, в том числе и те, кто к комиксам был в принципе равнодушен.
«Мстители. Финал» станет одним из самых кассовых фильмов в мире не только потому, что это продолжение масштабного кроссовера, который братья Руссо затеяли в прошлом году. Этот фильм – своего рода итог кинокомиксов «Марвел» с конца нулевых, приведение нескольких десятков сюжетных линий к единому знаменателю. Очевидно, как бы ни закончилась эта история, продолжения в привычном понимании не будет. Дело не только в завершении долгоиграющих сюжетных линий и раздроблении полнометражных марвеловских проектов на сериалы, но и в том, что после «Финала» должна быть смена парадигм, поскольку гнать тот же велосипед в том же темпе после таких оглушительных результатов просто нельзя. Впрочем, нет – можно, но это вряд ли будет соотноситься с амбициозностью авторов этого десятилетнего путешествия.
Публика до ужаса боится словить спойлер, как и в случае с финальным сезоном «Игры престолов». При этом армия фанатов, которая успела повзрослеть (хотя бы внешне) на этой франшизе, пойдет в кино, независимо от того, знают они, чем все кончится или нет. Потому что «Мстители. Финал» не просто блокбастер, а скорее, событие, почти религиозный праздник, в рамках которого зрители должны быть в соответствующем храме – кинотеатре – среди таких же фанатов.
Завершение истории про Мстителей только за первый уикенд собрало в мировом прокате больше миллиарда долларов. В этом смысле смехотворна очередная инициатива российского минкульта, отодвинувшего прокат кинокомикса на четыре дня, чтобы дать побольше заработать комедии «Миллиард» Романа Прыгунова. Последняя, раз уж речь о блокбастерах, заработала за две недели проката около 350 тысяч рублей.
Танцы со звездами
Несколько лет назад новость о том, что Рэйф Файнс снимет кино о Рудольфе Нурееве, Уфу взбудоражила лишь отчасти. И, кажется, наибольшего интереса этот факт достиг в тот момент, когда по соцсетям разлетелись фотографии «Волан-де-Морта» (иначе никто, по мнению местных СМИ, не догадался бы, что это за актер) на фоне уфимских пейзажей. Российская премьера фильма прошла на ММКФ при участии режиссера, который чуть ли не первый на этом фестивале получил награду – приз им. Станиславского. Уфе же достался не самый масштабный прокат, о приезде Файнса в Башкирию на премьеру или о каком бы то ни было событии не было и речи. Впрочем, подобный пофигизм у нас в регионе в порядке вещей, стоило бы привыкнуть.
«Белый ворон» для Файнса – третья работа в качестве режиссера и снова неоднозначная. Он фокусируется на гастролях Нуреева в Париже в 1961 году, которые закончились тем, что тот попросил убежища во Франции. Большое количество флэшбэков в уфимское детство и ленинградскую юность – не столько попытка добавить исторически верной информации, сколько желание построить образ главного героя эмоционально идентичным реальной личности. В том числе и поэтому Файнс выбрал на роль Нуреева не профессионального актера, а танцовщика Казанского театра оперы и балета Олега Ивенко. Его угловатая актерская игра, а также отчаянный акцент самого Файнса в роли Александра Пушкина, учителя Нуреева, работают как художественный прием, которые оттеняют историю не-такого-как-все. Будущий гений не очень-то любит людей и видит в них разве что учителей, коллег или условные полезные связи. Он разговаривает лишь с произведениями искусства – архитектурой Парижа, картинами Лувра и Эрмитажа – и в финале фильма сам становится равным им: неприступным и одиноким колоссом, который не испытывает чьего бы то ни было притяжения.
Фильм не добавляет новой глубины в образ одного из самых известных невозвращенцев СССР, оперируя более-менее известными фактами его биографии. С другой стороны, сложно не уловить нежность, с которой камера всматривается в главного героя. Именно нежность, любовь, очарованность режиссера – но никак не проницательный взгляд, способный выхватить глубину внутренней драмы – становятся главной эмоцией, которая хоть немного, но все-таки передается зрителю сквозь экран.
Чужой среди чужих
Фильм-победитель Берлинале-2019 «Синонимы» – не столько социальная драма о тяготах эмиграции, сколько автобиографичная трагикомедия израильского режиссера Надава Лапида о том, что можно уехать из родной страны, но она никуда из тебя не уедет. В центре этой истории – молодой парень Йоав (отличный дебют Тома Мерсье), который отправляется из родного Израиля во Францию в надежде остаться там навсегда, оставив позади язык и вообще всю свою ненавистную национальную идентичность. Почему Франция? Страна, подарившая миру «свободу, равенство, братство», не может быть местом для проживания. Правда, кроме парочки, напоминающей персонажей из «Мечтателей» Бертолуччи, Йоав знает разве что Селин Дион. А что Израиль? Израиль - ужасный, жестокий, озлобленный, несправедливый. Постоянно награждая родину нелицеприятными эпитетами, эмигрант не понимает старинной китайской мудрости: пока ты ненавидишь своего врага, он управляет тобой.
Главный герой постоянно таскает с собой словарик, заучивая французские слова, подбирая местные синонимы предметам, событиям и понятиям, которые всю свою жизнь называл по-своему. Но чем больше он пытается избавиться от корней, тем более тяжелыми и нелепыми становятся обстоятельства, в которых он оказывается. Кажется, он и сам начинает чувствовать какую-то фальшь и дискомфорт. Самое сложное – избавиться от собственного тела, которое выдает происхождение героя: тело – не документ и не шутка, чтобы найти для него хоть какой-нибудь синоним, а значит и миссия Йоава с самого начала обречена на провал.
В результате Лапид тонко и без лишних комментариев выводит важный для нынешнего глобального мира вопрос: что такое национальность, если границы все менее ощутимы, а национализм никуда не исчезает? И где, в конце концов, кончается страна и начинается человек? Пожалуй, синонимичного вопроса в последние годы никто не задавал, а самое время.