За хрущевский дефолт 57-го обычные люди расплачивались тюремными сроками

Хрущёв заморозил выплаты по займам по желаниям трудящихся

Несколько лет назад пасмурным октябрем довелось мне ехать поездом в Питер. Соседом по купе оказался худощавый подвижный дед. В дороге, как известно, люди сближаются и рассказывают о своей жизни. Так случилось и в этой поездке, тем более, что почти всю дорогу до Нижнего Новгорода, куда направлялся в гости к своей родне Леонид Петрович, мы ехали вдвоем. А чай, под стук колес, можно было пить бесконечно…

- Когда война началась, мне было тринадцать лет, как раз я окончил седьмой класс, - повел попутчик свое повествование. – В сентябре нас ребят объявили мобилизованными и отправили работать на оборонный завод. Меня определили к электрикам.

Там Леонид проработал, не зная сна и отдыха, все долгих четыре военных года. После Победы нужно было помогать матери и отцу-инвалиду, получавшем маленькую пенсию. Но сумел закончить вечернюю среднюю школу, потом вечерний техникум. Так и не успел жениться…

- Видимо, это к лучшему было, - как-то странно глядя в сторону, сказал дед.

Оказывается, в 1957-м произошло то, что напрочь поломало его судьбу.

- В тот год Хрущев объявил, что решил посоветоваться с рабочим классом и колхозниками СССР насчет «заморозки» выплаты процентов и выигрышей по облигациям государственного займа, – вспоминал Леонид Петрович. – Денег на них в казне не было.

Да откуда было взяться лишним деньгам в Советском Союзе, если «дорогой» Никита Сергеевич сорил миллионами народных рублей направо и налево. То одной африканской или азиатской стране подарит колонну тракторов или пару самолетов, то другой какой-нибудь подобный роскошный подарок преподнесет, то третьей.

Летом того же года Хрущев решил провести в Москве VI Всемирный фестиваль молодежи и студентов, а это тоже требовало значительных трат. Большая часть населения СССР воспринимало «мероприятие» как пир во время чумы, потому как люди жили после войны очень бедно - на картошке с черным хлебом. Для финансирования фестиваля выпустили лотерею и принудительно распространяли на работе.

Финансовые проблемы, с которыми «кукурузник» не справился, тот решил переложить на будущих руководителей страны и на граждан, отдавших последнее ради Победы и послевоенное восстановление народного хозяйства. Хрущев банально «кинул» жителей СССР, решив растянуть выплаты по займам на несколько десятилетий. И это при том, что даже во время войны советское государство своевременно выплачивало долги гражданам по прежним займам. Так, в блокадном Ленинграде в 1941-1942 годах, когда смерть косила людей, выплаты в городских сберкассах производились вовремя.

На заводе, где работал Леонид Петрович, как и на многих других предприятиях и организациях города, прошел митинг, присутствующие на котором должны были единогласно одобрить решение партии и «родного» хрущевского правительства. В те дни в город приехал сам Никита Сергеевич. Ждали его и на предприятии, где работал Ленька. Вдруг, и туда заглянет обличитель Сталина.

- А я возьми и выступи «против», - рассказывал дед. – Сказал, что у меня накопилась целая пачка облигаций, и куда их девать их я не знаю. На меня накинулся начальник отдела кадров, обозвав «вредителем, которого расстрелять мало». Ну, а я ему в ответ припомнил, что в войну, когда все недоедали и недосыпали, тот безбедно околачивался в заводском отделе рабочего снабжения (ОРСе), и наел там приличную физиономию.

Потом Леонид задал вопрос секретарю партбюро, который вел митинг: «Эта «заморозка» выплат и принудительные лотереи – тоже борьба с культом личности Сталина?»

Леньку вывели с митинга, который благополучно завершился и принял нужную начальству резолюцию. А вечером к правдоискателю пришли…

Облигации и лотереи, изъятые при обыске, конфисковали в пользу государства

- 58-ю статью о «врагах народа» тогда уже не давали, - продолжал Леонид Петрович. - Мне присудили 74-ю статью УК РСФСР «Хулиганские действия на предприятиях, в учреждениях и общественных местах» и получил по ней я срок – три года из пяти возможных. Адвокат был постоянно пьяным и спал на суде. Уже потом я понял, что он был «дежурным защитником», выполнявший нужные следствию функции.

Облигации и лотереи, изъятые при обыске, конфисковали в пользу государства.

Леонид был в шоке от вопиющей несправедливости и надеялся найти правду, но в пересыльной тюрьме опытные сидельцы объяснили новому заключенному его реальное положение.

- Мало ли, что у тебя статья за хулиганство, ты «засветился» как политический и за тобой будут «присматривать» в зоне кому следует, – сказал в «пересылке» старый зек. - У тебя один путь вернуться домой через три года – закосить под дурачка. Не пиши жалобы, не качай права, не держи книг и не участвуй в разговорах на тему политики – вдруг повезет. Иначе навек останешься в вечной мерзлоте.

Объяснил, что жалобы дальше колонии лагерная администрация не пропустят, а ему самому станет только хуже.

Вскоре мой сосед по купе оказался в одном из лагерей северной республики Коми. В ИТК тогда уже не избивали прикладами узников до смерти перед строем и не расстреливали их прилюдно, но моральный прессинг в хрущевские времена стал не менее страшным, чем физический в прежние.

- Смертность была высокой, а гибли люди обычно от гипертонии, инсультов и инфарктов, - тяжело вспоминал попутчик. – Осознание вопиющей несправедливости угнетающе действовало на зеков. ГУЛАГ только-только переименовали, а часть тюремщиков служили ещё с 1930-х.

В зоне висели портреты Хрущева и плакаты с его цитатами про «восстановление ленинских норм и моральных принципов», а некоторые лагерные надзиратели с досадой говорили неугодным сидельцам, что раньше они их «вывели бы за забор и «шлепнули» за попытку побега», а им бы прислали другой, более покладистый «спецконтингент».

В числе активистов колонии - людей «твердо вставших на путь исправления», были бывшие бандеровцы, каким-то образом, попавшие в обычный лагерь. Но у них был общий язык с администрацией «зоны», сплошь членами КПСС.

С Леонидом несколько раз беседовали люди «из органов», но каждый раз осужденный валил на то, что был на заводе в день митинга «выпимши»: «Водка виновата. Освобожусь – в рот не возьму проклятую»!

Помогло, что в приговоре было написано, что подсудимый на собрании находился, якобы, в нетрезвом состоянии.

В стране, где строился коммунизм, бедных людей не должно было быть вовсе

Один раз Леонида на пять суток отправили в карцер – будто бы, поздоровался с нетрезвым «гражданином начальником» не так, как полагалось. Даже после суток пребывания там зимой у людей подкашивало здоровье.

Но моего собеседника уже пару часов, вдруг, стремительно вернули из карцера назад. Дело было в том, что в лагере находилось промышленное производство, а электроэнергия поступала в колонию через понижающий трансформатор – ТП, за который отвечал именно он, получивший необходимый допуск ещё в Горьком. А за невыполнение плана спросили бы с лагерного начальства.

Оборудование в ТП стояло старое, изношенное, дугогасители выгоревшие и иногда цепь приходилось отключать разъединителями, что было очень рискованно.

- Но у меня была пятая группа электробезопасности, да большой стаж практической работы на высоком напряжении – это, брат, не шутка! – гордо говорил Леонид Петрович. - Других специалистов нужной квалификации во всей округе нужно было днем с огнем поискать. Тем и спасся!

С энергетикой в Коми была тогда, вообще, какая-то «махновщина», даже единой энергосистемы в автономной республике не существовало, а частота в сети «плавала» куда хотела. Промышленное оборудование из-за этого останавливалось, аварии случались. Специалистов-энергетиков высокой квалификации остро не хватало.

- Отправляют меня на работу в ТП или на высоковольтную линию, а я говорю, что голова от голода кружится и боюсь, что упаду на высоковольтные шины или провода, и авария будет, производство встанет, - смеялся дед. – Мне - кашу с комбижиром и хлебом. Кашу я съедал, а хлеб – ребятам.

Но вот срок заключения истек, и Леонида Петровича выпустили. В первой половине дня бывший узник должен был выйти за ворота зоны. Но покинул её Леонид только темным вечером – администрация тянула время, куражась из-за того, что тот отказался остаться «вольным» энергетиком. Подшитые старые валенки отобрали, взамен бросили разбитые и дырявые кирзовые сапоги: «Уже апрель, не околеешь».

А до станции путь был не близкий, да по морозу с ветерком.

- Но я решил, если буду все время двигаться, то не замерзну, - вспоминал зек хрущевской «оттепели». – Спасибо ребятам, подарившим кусок старого брезента, из которого я сделал что-то наподобие балахона до колен с дыркой для головы и подвязался веревкой.

Знал, что валенки отберут. Поэтому хотел обуться в заранее приготовленные «чуни», сделанные из старой телогрейки. Но разорвали их в клочья – искали письма на «волю».

Брезентовый балахон, подходя к станции снял и выбросил. В противном случае его бы не пустили в вагон. В стране, где строился коммунизм, а Хрущев обещал вот-вот молочные реки с кисельными берегами, людей одетых, как огородное пугало не должно было быть вовсе.

Письма зеков он все-таки вывез - в своей голове. Заучил наизусть текст в лагере.

Уже в Горьком его родственница печатала под диктовку те послания на машинке и отказывалась верить тому, что творилось в хрущевских зонах. А Леонид потом специально съездил в Москву и там бросил конверты в почтовый ящик на Главпочтамте. Письма были адресованы председателю президиума Верховного совета СССР Леониду Брежневу, а копии генпрокурору СССР Роману Руденко. Возможно, кому-нибудь из сидельцев «оттепели» это и помогло.

В родном городе Леониду в прописке отказали, хоть его статья была формально безобидная – «хулиганка». Тогда он списался с женщиной, с которой познакомился в поезде, когда ездил в Москву. В пути они как-то, приглянулись друг другу и Надежда, то ли шутя, то ли серьезно, пригласила попутчика в гости, если тот «надумает». «Расписались» и стали жить под Уфой у родителей Нади, которые, надо отдать им должное, отнеслись к своему зятю благосклонно.

Хрущевские облигации погасили только в конце 1980-х

Леонид устроился работать по специальности в «Башкирэнерго». Сначала трудился рядовым «линейщиком». В любую непогоду – дождь и снег, пургу и мороз устранял неисправности на высоковольтных линиях. Снова сыграла свою роль его высокая квалификация.

- Работал я на совесть, и как-то даже сумел предотвратить крупную аварию и, как мне рассказали потом, тогдашний управляющий «Башкирэнерго» Шамиль Абдурашитов, отругав от души на оперативке своих подчиненных, а ругаться он умел, хотя был отходчивый и справедливый, привел меня в пример другим, как надо относиться к делу, - вспоминал дед Леня. - Получил я за это удобную и просторную трехкомнатную квартиру, хотя моя очередь подошла бы только через пару лет. Уважали и ценили меня в «Башкирэнерго», и я ценил такое к себе такое отношение, и ещё лучше хотелось работать.

Действительно, Шамиль Рахимович Абдурашитов – живая легенда башкирской энергетики.

По настоянию супруги Леонид поступил учиться на вечернее отделение УАИ и получил высшее образование.

- Никто надо мной не подтрунивал, но меня единственного группе, где я был старостой, студенты звали по имени и отчеству, - смеялся попутчик. - Салават Кусимов, тогда ещё совсем молодой заведующий кафедрой, сказал мне после защиты дипломного проекта очень теплые и тронувшие меня до глубины души слова. Ещё бы, диплом у меня – возрастного «вечерника» был без троек, много пятерок, а Салават Тагирович любил говорить студентам: «Тройка – это серость».

Хрущевские облигации начали постепенно гасить с 1974 года и закончился этот процесс в конце 1980-х. Не проиграли только спекулянты, которые в 1957-м кинулись скупать облигации в среднем по пять процентов от номинала. Но и они вряд крупно «наварились» - инфляция за эти годы съела почти всё.

Леонид Петрович давным-давно на пенсии. Башкирия стала для него вторым домом. В жизни всё в конечном итоге сложилось благополучно, дети устроены, окончили авиационный университет и БГУ внуки, подрастают правнуки.

- Но до сих пор - закрою глаза, вспоминаю, как иду из лагеря в брезентовом балахоне на станцию той апрельской ночью, ветер ледяной до костей пронизывает и волки вдали воют, - завершил свой рассказ зек хрущевский «оттепели», которому дефолт чуть не сломал жизнь.